23 августа 2008 в Москве состоялась встреча потомков дворян Кругликовых и лиц, интересующихся генеалогией этого рода.
Об Аполлоне Николаевиче Кругликове
И. И. Генкин. Среди политкаторжан. Изд. Всесоюзного общества политкаторжан, М., 1930. Стр. 36-41.
...
Совсем в другом роде, по своему, колоритнее и пестрее рисуется мне фигура другого шлиссельбуржца, Аполлона Николаевича Кругликова.
То был коренастый, лет 25-ти молодой человек с бойкими черными глазами, живой и энергичный. Весельчак и балагур, он легко сходился за запанибрата с людьми не только самых различных, но даже прямо противоположных общественных положений, всюду умея проникнуть и везде устраиваться. Человек темпераментный, он до того, что подвергся очищающему и облагораживающему влиянию социализма и революции, отдал пыл своей ранней молодости и всю бурность своих чувств совсем на другом поприще...
Примкнув к партии соц.-рев., Кругликов со временем стал близок к центральным ее учреждениям, выезжал по партийным делам во многие города и сидел во многих тюрьмах. В последний раз он привлекался по делу об организации покушения на Николая II (процесс лейтенанта Никитенко, студентов Наумова и Синявского, Пигит, дочери землевольца Бибергаль и др.). Процесс этот был наполовину спровоцирован, так как покушение на царя, принципиально решенное боевой эсеровской организацией, фактически едва лишь налаживалось и не было доведено до конца только потому, что Департамент полиции был все время в курсе дела. Видный террорист Никитенко, Синявский и сын царско-сельского почтового чиновника студ. Наумов были приговорены к казни и повешены, остальные же отделались каторгой и ссылкой. А. Н. Кругликов получил всего лишь восемь лет каторги, для отбывания коих и сослан был к нам в Шлиссельбург.
Воспитавшийся в купеческих кругах Москвы, Кругликов обладал большим даром использовать людей, наступая па кого нахрапом, а на кого действуя исподволь, систематически располагая его в свою пользу или в пользу того общего дела, которому Кругликов в данный момент служил, например, в пользу дела революции. Своими самоуверенными и внушительными манерами, повелительной и безапелляционной речью Кругликов с первого же раза заставлял всех считаться с собою. У него так и выработалась привычка всюду и везде напускать на себя важность. Это очень импонировало.
В отличие от всех политкаторжан, сидевших в 1908— 1909 гг. во II-м «народовольческом» одиночном корпусе и бойкотировавших начальника тюрьмы за то, что он выпорол розгами трех заключенных, Кругликов один единственный не участвовал в этом бойкоте. Изображая из себя солидного человека и лояльного арестанта, Кругликов очень ловко иcпользовал не только для себя лично, но и для всего арестантского коллектива свое давнишнее знакомство с начальником Зимбер- гом и свое влияние на его помощника, князя Гурамова. Обоих он знал по Петербургской тюрьме, где Кругликов некогда сидел. Гурамовым, добродушным и недалеким человеком, Кругликов прямо помыкал, иной раз возлагая даже на него (арестант на пом. начальника!) различные поручения. В это же время Кругликов за спиною начальства писал ядовитые и полные сарказма корреспонденции в нелегальные с.-р. органы и добивался целого ряда льгот, существенно облегчавших положение заклю- ченных всего одиночного Корпуса.
Больше того. Будучи сторонником «мирных» отношений со всякого рода начальством и предпочитая открытой борьбе — сложные и замаскированные дипломатические ходы и подходы, Кругликов первый как следует и надолго связал нелегально нашу тюрьму с волей. Очень ловко и хитроумно обратил он двух надзирателей в своих почтальонов, посылая их с тайными поручениями в Петербург, к прис. пов. А. Неустроеву, и через их посредство получал и свежие газеты, и наличные деньги, и даже особые, невидимые симпатические чернила, при помощи которых мы вели тайную переписку с волей на тех самых листиках бумаги, которые выдавались нам для писания писем, посы- лаемых через тюремную же кантору...
Делячество, окрашенное в цвет энтузиазма, — таково было основное свойство этого политкаторжанина. От окружающей его обстановки и от окружающих его людей Кругликов извлекал Максимум возможного. Так он делал, когда нужно было получше ему самому устроиться в тюрьме или же выбраться из тюрьмы в вольную команду, — но так же он делал, когда ему нужно было осуществить то или иное партийное, вообще общественное, большое или малое, предприятие.
Кругликов был осужден по эсеровскому делу, то есть по делу партии, которая в те времена официально считалась самой «левой» (за исключением разве анархистов, еще более «левых», чем эсеры). Но при этом крайне характерно, что решительный радикализм в вопросах чисто политических (безусловный бойкот Госуд. думы, безусловные партизанские выступления, безусловный центральный террор, безусловная социализация земли и т. д.) Кругликов соединял с чисто оппор тунистическими взглядами в целом ряде вопросов более общего свойства. Так, он был сторонником бернштейновского ревизионизма, иронически относился к основным положениям марксизма и т. д.
Впрочем, проблемы теории его мало занимали, и в них он, патентованный интеллигент, студент- юрист последнего курса, разбирался меньше, чем любой рабочий-эсдек из числа сидевших у нас же в Шлиссельбурге. Зато Кругликов считался хорошим «практиком» в том особом значении, какое придавалось этому термину в подпольный период.
Из Шлиссельбурга Кругликов сумел добиться того, что редко кому удавалось, именно — перевестись в Александровский каторжный централ (Иркутск. губ.), где политкаторжанам жилось, относительно говоря, недурно, где они пользовались некоторой свободой общения с женами, занимались огородничеством, получали газеты с воли и т. д.
После Шлиссельбурга я встретился с Кругликовым лет через семь, в г. Иркутске, куда я бежал из ссылки. Кругликов давно уже кончил каторгу, свободно проживал в столице Вост. Сибири. О его умении выходить из любого затруднительного положения я уже говорил; неудивительно, что и в Иркутске он имел хороший заработок, занимал большую квартиру в центре города и т. д. От активной политики он отошел, но эсером продолжал считать себя по-прежнему.
Февральская революция с ее ослепительными легальными возможностями заставила Кругликова встряхнуться. Он сбросил с себя усыпляющую пелену обывательщины, стал играть видную роль в (наиболее сильной тогда в Иркутске) эсеровской организации, входил в Исполком эсеро- меньшевистского Совета рабочих депутатов. От массовой работы он стоял в стороне, концентрируя свое внимание на административной деятельности. Вскоре он — бывший арестант... — занял пост, который до него занимал генерал-губернатор. Кругликов был более чем доволен положением вещей.
Наступил Октябрь 1917 г., в Иркутск пришедший с некоторым запозданием. Власть перешла к новым людям, и Аполлон Николаевич, полный обиды за себя и тревоги за судьбу «великой революции», полный скептицизма к тому, что ожидает «несчастную страну», отошел вовсе от большой политики. Былой (дошлиссельбургский) революционизм его обратился в свою про- тивоположность, и даже среди правых сибирских эсеров Круг-ков считался на крайне-правом фланге.
Но вот в мае 1918 г. чехо-словаки открыли на Волге про-тивосоветский фронт. Наступает царство самарского Комитета Учредит. собрания. На Урале и в Западной Сибири образовывается так назыв. «Директория», возглавляемая Авксентьевым, и А. Н. Кругликов назначается ее управделами.
Директория, как это ей и на роду было написано, порождает Колчака, которого поддерживают, с одной стороны, англичане, французы и русские белогвардейцы, а с другой — такие персонажи, как бывш. народоволец шлиссельбуржец Панкратов, бывш. редактор «Русских Ведомостей», тоже из народовольцев, Беляв-ский-Белоруссов, бывший ссыльный и эсеровский ренегат Ста-рынкевич, бывш. поселенец с.-р. каторжанин С. Третьяк и П. Д. Яковлев, обалдевший и обезумевший от ненависти к большевикам Шумиловский, одно время считавший себя меньшевиком. В Сибири начинается разгул хулиганской атамановщины. При сознательном попустительстве упомянутого Старынкевича учи- няется расправа с теми самыми правыми эсерами, которые в своем антибольшевистском ослеплении шли навстречу колчаковщине. Арестовывают Авксентьева, Зензинова и Роговокого пытаются арестовать Виктора Чернова, который, энергично брыкаясь против Колчака, в то же время цеплялся за почти-колчаковца Авксентьева, наконец, зверски убивают, вытащив их из тюрьмы, куда их предварительно засадили, видных эсеров Фомина, Брудерера, фанатичного «оборонца» из меньшевиков Евг. Маевского и других.
Ошеломленные эсеры, получив изрядное количество тумаков, уходят в подполье, их фрондирование против колчаковского режима переходит в активную оппозицию, они начинают думать о сближении с большевиками, во всяком случае, о прекращении борьбы с ними во имя об'единенной борьбы с реакцией, в порождении которой они сами и участвовали... Такого же рода эво- люцию задолго до с.-р. успели уже проделать сибирские с.-д.
В Иркутск пробираются через всякие фронты эсдековские (Б. И. Николаевский и Ив. Ив. Ахматов — горячие сторонники ориентации на большевиков) и с.-р.-ские цекисты (среди них б. орловский каторжанин Ф. Ф. Федорович). При участии политкаторжанина Бориса Друганова, старого с.-р.-ского боевика Н. Б. Калашникова, и капитана Соколова («Игоря»), впоследствии замученного на смерть в числе 31 на Байкале,—устраивается нелегальная военная организация. Вместе с соц. дем. (среди них политкаторжане, старый «искровец» Леон Гольдман и интеллигент из крестьян М. М. Константинов, ставший потом большевиком) формируется т. н. «Политический Центр»(1), который при активнейшей поддержке подпольной большевистской организации и свергает правительство Колчака, в конец дезорганизованное победоносным продвижением пятой Красной армии и действиями сибирских партизанов.
Вооруженный отряд с.-р. — меньшевистского «временного» точнее, кратко-срочного, правительства («Политич. Центра»), возглавляемый политкаторжанином М. С. Фельдманом, арестовывает, при пассивном содействии чехо-словацкого военного командования, самого Колчака. Вскоре, при участии иркутских левых с.-р. (д-р М. Левинсон, М. Хайновский и др.), перешедших почти целиком к большевикам, адмирал Колчак и его главный министр Пепеляев расстреливаются. Словам, в Иркутске происходят знаменательные события, и партийные товарищи Кругликова играют в них не последнюю роль.
Но Кругляков, несмотря на свой темперамент, старается держаться от них подальше.
Еще в Омске колчаковщина и антиколчаковщина одинаково не пришлись ему по вкусу, он подал в отставку, снова ушел от большой политики и поступил в кооператоры: к услугам Кругликовых всегда были готовы учреждения, в роде Иркутского отделения Московск. народного банка.
Если эсеровская политика объективно породила колчаковщину, то правоэсеровские кооператоры Западной Сибири не только объективно, но и вполне сознательно поддерживали в первое время правительство Колчака; немало денег было ухлопано на эту поддержку, не говоря уже о моральном и организационном «вспомоществовании». Тем не менее кооперации при Колчаке жилось весьма-таки неважно. Не удовлетворившись своим положением (скромным в смысле оклада и влияния) в кооперации, Кругликов поступает на службу к крупному иркутско-харбинскому купцу и спекулянту Камову...
...Конец Кругликова таков. Когда в 1922 г. советские войска взяли г. Владивосток, находившийся в то время в руках белогвардейцев японской ориентации, то вместе с остатками белогвардейщины большевиками были арестованы и выходец из крестьян ген. Болдырев и А. Н. Кругликов. Оба они когда-то работали с Колчаком, оба ушли от него, когда адмирал начал видите ли, «изменять» принципам демократии, и оба они потом на Дальнем Востоке образовали группу «беспартийных демократов», выступавших против белогвардейцев столько же, сколько и против большевиков. Из эсеровской партии Кругликов еще задолго до этого официально вышел. Генерала Болдырева впоследствии амнистировали и он добросовестно работал в сибирских советских учреждениях. Кругликов же заболел в тюрьме сыпным тифом и умер. Смерть в советской тюрьме прервала дальнейшую карьеру этого незаурядного, но вихрем событий отброшенного далеко в сторону от революции бывшего революционера и политкаторжанина.
(1) Вдохновители „Полит. Центра" носились тогда с широкими планами внедрения системы, впоследствии известной как „нэп", не только в область экономики, но и в область политики. В поучение большевикам они хотели доказать возможность существования республики, осуществляющей социализм мирными, чисто „демократическими", а не „террористическими" методами.
Имелось еще в виду ликвидировать атамановщину, интервенцию и блокаду путем образования формально независимого буферного государства. Один из авторов этой насквозь утопической концепции, Ив. Ахматов, потом отказался от нее; ныне он член ВКП(б).
По соображениям политической целесообразности, эту идею решили использовать (но лишь на время и лишь для определенного участка Сибири) многие сибирские коммунисты, напр., А. Краснощекое и особенно предреввоенсовета 5 армии Иван Никитич Смирнов, вообще полагавший, что зажиточное сибирское крестьянство скорее лишний груз для пролетарского государства, чем соучастник именно в социалистическом строительстве. По стратегическим и тактическим соображениям Москвой (в том числе и Лениным) санкционировано было вскоре после описываемых событий образование т. н. „буфера", т.-е. демократической Дальневосточной Республики. Просуществовав 2½ года, ДВР самоликвидировалась, приняв конституцию советского типа.
